Раскрытие такого фундаментального понятия, как субъектность, в последнее время все более тесно увязывается с представлением о культурных тезаурусах [9]. В самом деле, сущность тезауруса раскрывается прежде всего в его связях со средой бытования, каковой выступает гуманитарное знание. Собственно, когда мы обозначаем понятием «тезаурус» полный систематизированный свод освоенных социальным субъектом знаний, то и имеем в виду гуманитарное знание, то есть такое, которое существенно для человека, человеческих групп и обществ с точки зрения обеспечения их жизнедеятельности. Иначе говоря, это вообще все знание, накопленное человеком и человечеством, и можно было бы опустить слово «гуманитарное», но оно отражает аспект, который нас интересует применительно к тезаурусу, а именно субъектность, которая при другой перспективе в трактовке знания может быть и не замечена или, более того, воспринята как вредоносная черта, подрывающая истинность знания и подлежащая изживанию, преодолению.
Гуманитарное знание не равно по своему объему и содержанию гуманитарным наукам. В силу этой несводимости первого ко второму в отношении гуманитарного знания не должны применяться те же принципы атрибуции, как в отношении гуманитарных наук. Тем не менее небезынтересно в дискуссиях о специфике гуманитарных наук увидеть определенную связь с тезаурусным конструированием гуманитарного знания в той части, где его содержание и форма организуются и регулируются принципами научности.
Известный российский философ В.М. Межуев, полемизируя с учеными, относящими к гуманитаристике всю область антропологических и социальных исследований и утверждающими, что происходит интеграция естественных и гуманитарных наук на принципах методологического изоморфизма2, замечает: «Называть гуманитарными все науки о человеке в буквальном смысле, конечно, можно, но в содержательном плане совершенно неверно и бездоказательно» [12]. Для классификационных целей есть основания согласиться, что те из наук о человеке, которые изучают его вне текста и независимо от него, не относятся к гуманитарным наукам, на что указывал М.М. Бахтин [1, с. 285] и что принимает как исходное положение В.М. Межуев [12, с. 17–19]. В итоге делается вывод, что гуманитарные науки не покрывают всего пространства культуры. «В равной мере культура, создаваемая и транслируемая электронными средствами массовой информации — так называемая массовая культура, образует предмет особого блока знания — социологического, который также не назовешь гуманитарным» [12, с. 18]. Что же остается гуманитарию? «Свободная индивидуальность как источник, субъект творческой деятельности и есть предмет изучения гуманитарной науки. В таком качестве человек не постигается никакой другой наукой, кроме как гуманитарной», — утверждает В.М. Межуев [12, с. 19]. Такой подход вполне приемлем, если только относить его к классификации наук и далее достигать в его отношении согласия научного сообщества в порядке конвенциализма, но вряд ли его можно относить к гуманитарному знанию (а В.М. Межуев пользуется терминами «гуманитарные науки» и «гуманитарные знания» как синонимичными), поскольку оно не может быть сведено к исследованию письменных текстов и, более того, не замыкается в пределах науки как формы общественного сознания.