Праздничная культура Средневековья — это часть общечеловеческого мирового культурного наследия и само по себе явление интернациональное. Но все же в основе культуры Средних веков лежат два основных начала — это культура «варварских» народов Западной Европы и культурные традиции христианской Западной Римской империи. Взаимодействие этих начал дало мощный импульс становлению средневековой культуры и объясняет ее противоречивость. Границы изучаемого материала довольно размыты, и диапазон исследования широк: начиная от IX–XI веков вплоть до XV–XVI столетий. Протяженность временных границ, широкий хронологический диапазон взятого периода позволяют проследить эволюцию праздничной жизни данной эпохи.
Праздник на протяжении всей истории человечества играл значимую роль. Праздничная культура — это зеркало, показатель качества повседневной культуры, показатель распределения политических сил [7]. Изучение эстетики праздника с его ритуалами и архаическими чертами позволяет заглянуть в глубинные пласты сознания народа, в его эмоциональный мир, всесторонне представить духовную культуру той или иной эпохи.
Праздничная культура всегда составляла существенную часть жизни, даже в такую сложную эпоху, пронизанную влиянием Церкви на все стороны развития общества: «В самую религиозную из эпох, когда жизнь воспринималась как череда тягот и несчастий, человек не мог довольствоваться лишь бесполой любовью к Богу и небесным ликованием» [3, c. 3].
Тема средневековой праздничной культуры не нова для изучения, она стала предметом анализа в работах В.П. Даркевича («Народная культура Средневековья: светская и праздничная жизнь в искусстве IX–XVI веков»), М. Бахтина («Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса»), А.Я. Гуревича («Категории средневековой культуры»), А.И. Мазаева («Праздник как социально-художественное явление») и многих других исследователей. М.М. Бахтин резко противопоставил, разделил авторитарную культуру католицизма с ее односторонностью серьезного тона и культуру карнавала с ее утопией и освобождением от господствующей идеологии и отчуждения. В действительности, как отметил А.Я. Гуревич, столь явной противоположности между народом и Церковью не существовало — они не только различались по своей культуре, но и имели общие основы для взаимопонимания — это смирение, терпение, спасение во Христе (государе) [2]. А также это общие истоки — языческие, которые доминировали в народном сознании на протяжении долгих веков и с которыми Церковь боролась всеми доступными ей методами.
Хотя, как показал А.Я. Гуревич, эта борьба была не всегда продуктивной, так как сами священники, особенно в период раннего Средневековья, были выходцами из народной среды и обладали таким же, как и народ, восприятием жизни. А.Я. Гуревич называет этот феномен «приходским католицизмом» или «народным христианством». И Церковь неизбежно делает уступки карнавальной праздничной культуре, а также оказывается впоследствии под ее воздействием. Двоеверия и жесткого разделения не было, но всегда был человек, природа которого была склонна к жизни более, чем к смерти.
В Средние века авторитет Церкви становится непререкаем, ей подчинилась и официальная власть, которая на государственном уровне запрещала языческие пережитки и высмеивание христианства, смертной казнью стал караться отказ от посещения церкви в воскресные и праздничные дни. Средневековье утверждает теоцентризм: в центр мироздания ставится Бог, он становится мерилом и человека, к нему человек и все вещи оказываются устремлены, везде человек ищет следы пребывания и деяния Бога. Новая идеология приводит к появлению «вертикального» мышления, «вертикальной культуры». Тем не менее миром правит гармония, и как реакция на проявления религиозной, официальной культуры на первый план все больше выходит другая сила — архаичная, языческая культура, опирающаяся на глубинные пласты мифологического мышления, которая ярко отразилась в карнавальной культуре Средневековья.
Если рассмотреть главные различия и точки противостояния церковных праздников и народных, здесь можно отметить следующее. Празднество, по словам М. Бахтина, всегда имеет существенное отношение ко времени: «В основе его (празднества) всегда лежит определенная и конкретная концепция природного (космического), биологического и исторического времени. При этом празднества на всех этапах своего исторического развития были связаны с кризисными, переломными моментами в жизни природы, общества и человека. Моменты смерти и возрождения, смены и обновления всегда были ведущими в праздничном мироощущении. Именно эти моменты — в конкретных формах определенных праздников — и создавали специфическую праздничность праздника» [1, c. 5].
Праздники и по сей день существуют как отвлечение от повседневных дел и привычной будничности, они выступают как рекреационное и эскейпистское средство, позволяющее временно уйти от реальности. Функция же церковных праздников иная, их задача — не отвлечение от действительности, а закрепление существующего миропорядка и особого времени, направленного от момента Творения к Страшному суду: «Официальный праздник, в сущности, смотрел назад, в прошлое, и этим прошлым освящал существующий в настоящем строй. Официальный праздник, иногда даже вопреки собственной идее, утверждал стабильность, неизменность и вечность всего существующего миропорядка <...> был торжеством уже готовой, победившей, господствующей правды, которая выступала как вечная, неизменная и непререкаемая правда. <...> На официальных праздниках иерархические различия подчеркнуто демонстрировались: на них полагалось являться во всех регалиях своего звания, чина, заслуг и занимать место, соответствующее своему рангу» [1, c. 5].
Более понятными, более близкими людям были простонародные сельские празднества, следы которых уходили в древность. Праздновать — означало ощущать целостность мира и природного естественного циклического времени. Праздники помогали человеку ориентироваться во времени и пространстве. Крестьяне жили среди природы, в отдаленных поселениях, кормились со своего земельного надела, определяли время по солнцу — словом, жили циклично, были включены в стабильный цикл сельскохозяйственных работ, а тем самым во всеобщий природный космический ритм. Мир цикла и вещей противопоставлялся церковному линейному миру ценностей. Народные праздники были нацелены на обновление в будущем. В символических условностях игрищ лежали различные приемы воздействия на мир магическим способом. Люди наряжались в животных или растения, производили сакральное погребение для возрождения.
«Ритуал и образы праздника стремились разыграть как бы самое время, умерщвляющее и рождающее одновременно, переплавляющее старое в новое, не дающее ничему увековечиться» [1, c. 92]. Примером может служить ритуал сожжения Масленицы, который существует по сей день.
Карнавал — это высшее проявление народной праздничной культуры, синтез всех обрядово-зрелищных форм Средневековья. Главной идеей средневекового карнавального празднества была инверсия ролей, общественных и природных отношений, полярность принятых форм поведения. Мир антиповедения предстает в виде превращений-масок: «Бедняки рядятся богатыми патрициями, а высокие особы — плебеями, юноши — стариками, мужчины — женщинами, люди принимают облик зверей, птиц и растений. Фантастические мистификации, замена регламентированных норм на их противоположность меняли местами серьезное и смешное, прекрасное и уродливое, человеческое и животное» [3, c. 168].
Мир в христианском видении был четко разделен на «черное» и «белое», где народные, почти языческие массовые праздники, которые сопровождались весельем, шумом, масками, обрядами, воспринимались как порождение дьявола, а религиозные праздники являли собой «светлую», «правильную» сторону жизни, но не предоставляли возможности для языческого трансгрессивного поведения. Великолепие церковной литургии, ощущение единения с божественным, торжественность, сияние, мерцание свечей и лампад трогали души людей, напоминали им о «вечном в настоящем», наполняли благоговением, но в то же время были чужды и непонятны представителям карнавального мироощущения.
Одну из существенных сторон Средневековья отметил М. Маклюэн — несмотря на то что он не обращался к средневековой проблематике как историк, как культуролог он определил основное качество этой культуры как культура «слуха». Такое определение было обусловлено тем, что население средневековой Европы было в преобладающей своей массе необразованным. Почти никто не знал латинский язык, на котором велись службы и на котором писались церковные книги, что рождало определенную отчужденность народа от Церкви. И для того чтобы популяризовать церковные праздники, представители духовенства были вынуждены идти к народу. При этом местом наибольшего скопления людей, принимавшим практически все население близлежащих сел и окраин, была городская площадь.
А поводом для этого чаще всего была ярмарка. Как раз на ярмарочных гуляньях лицом к лицу встречались два начала — религиозное и народное, карнавальное [6]. И в определенной степени Церковь была вынуждена подстраиваться под законы ярмарочной жизни. Противостояние было серьезным, ведь чьи праздники были популярнее, чья культура доминировала, в тех руках и была власть. Церковь понимала, что за внимание народа нужно бороться не только с помощью страха, для начала нужно привлечь всех в свою веру. Но религиозные службы были хоть и красивы, но непонятны простому человеку, в связи с этим духовенство стало искать новые методы популяризации за счет театрализации церковных сюжетов и богослужений.
Сначала театрализуется месса, из которой рождается литургическая драма. Она имела два цикла — Рождественский (о рождении Христа) и Пасхальный (о его воскрешении). Появились такие жанры, как мистерия, миракль, моралите, которые опирались на религиозную тематику. Тем не менее театрализация в своих средствах со временем затмила сам сюжет повествования, а многие из религиозных праздников стали все в большей степени походить на театрализованные представления, близкие народным.
Праздники традиционной культуры — это время свободы и веселья, но и они были не безграничны, а подвергались регламентации со стороны Церкви. И точно так же, как Церковь была вынуждена подстраиваться к народному сознанию, так и народные праздники не обладали полной свободой: «Эта свобода смеха, как и всякая свобода, была, конечно, относительной <...> она была связана с праздниками и ограничивалась в известной мере временными гранями праздничных дней. Она сливалась с праздничной атмосферой и сочеталась с одновременным разрешением мяса, сала, половой жизни. Это праздничное освобождение смеха и тела резко контрастировало с минувшим или предстоящим постом. Праздник был как бы временной приостановкой действия всей официальной системы со всеми ее запретами и иерархическими барьерами. Жизнь на короткий срок выходит из своей обычной, узаконенной и освященной колеи и вступает в сферу утопической свободы» [1, c. 47].
Главным культом карнавальной праздничности было пародирование, намеренное принижение социальных образцов. Процветают пародийные похороны, турниры, мессы и литургии, обряды и ритуалы — как, например, унижение потешного короля. «В качестве такового обычно избирался нищий, которого усаживали на осла задом наперед, наряжали в бумажную корону и в наряд из бумаги и тряпья, государевым “жезлом” служил ослиный хвост. “Король” ехал по городским улицам. В него кидали тухлыми яйцами и гнилыми овощами, изощренно издевались, а под конец сбрасывали в мусорную яму. Этот новый обычай служил ярким свидетельством десакрализации власти короля — помазанника Божия, реального посредника между народом и Богом» [3, c. 168].
Пародирование и принижение — это закономерная реакция сознания человека. Церковь пропагандировала серьезность. Эта серьезность официальна, авторитарна, сочетается с насилием, запретами и ограничениями, в ней присутствует элемент устрашения. Праздничность и смех, напротив, предполагали преодоление страха. Но страха не только перед властью, но и перед неизведанным, перед силами природы, перед смертью и адом.
Однако, несмотря на чинность и серьезность, служители Церкви сами с большой охотой становились участниками пародийных праздников. Таковыми были смеховые ритуалы и праздники — например, «Праздник дураков», «Праздник осла», даже дьяблерии. На «Празднике дураков» младшее духовенство само пародировало священные тексты, службу и высшее духовенство, демонстрируя инверсию ролей — яркий признак карнавальной культуры. «Праздник осла», установленный в память бегства Марии с младенцем Иисусом в Египет на ослике, имел в центре внимания не фигуры святого семейства, а именно осла и его крик: Hinham!
В этом смысле можно сказать, что Средневековье — это мир антиномий, двух противоборствующих начал, сливающихся в единое целое.
В этом смысле можно утверждать, что для представителей Средневековья двоеверие не было характерно в том смысле, что для них все процессы, сочетающие духовное и карнавальное, были частью единого мировосприятия. Самым ярким воплощением этого единства становится выделением средневековой культурой двух фигур: шута — носителя двух начал, «мудро безумствующего», и юродивого, близкого к Богу, видящего то, что обычному человеку не дано.
Таким образом, праздник «внутренне антиномичен» [4, c. 31]: с одной стороны, он сопричастен миру идеала, утопии, утверждает принцип гармонии; с другой — является важнейшим элементом и стабилизирующим фактором наличествующей системы власти.
Несмотря на наличие двух противоборствующих начал — священного и мирского, людьми они воспринимались как единый, неделимый мир, поэтому эти два мира были вынуждены идти на взаимные уступки, искать точки соприкосновения и компромиссы в неоднозначной эпохе Средневековья, где на чаше весов с одной стороны был сильнейший контроль, который, с другой стороны, уравновешивался безмерной тягой народа к праздничности и свободе.
Благодаря вызову и внутреннему противостоянию, если использовать терминологию А. Тойнби [8], мировая праздничная культура дала своеобразный ответ на вызов официальной религиозной культуры, сформировав новые театральные и карнавальные формы (мистерии, миракли и др.), что дало мощный толчок и фундамент для развития праздничной культуры вплоть до сегодняшнего дня. Примечательно, что праздничная культура не может регламентироваться законами извне, это часть естественных природных процессов, которые подчиняются законам культуры и одновременно отражают закон неживой природы [5, c. 40–41].
Именно карнавальная культура Средневековья продемонстрировала, что архаические языческие пережитки, веру в обряды, приметы, соблюдение ритуалов, тягу людей к радости, обновлению и нерегламентированной свободе невозможно искоренить в сознании людей, потому что человек является частью природы, а природа — это сама жизнь. Несмотря на то что эпоха Средневековья имела в своих истоках два противоборствующих начала, к своему завершению она показала, что две культуры — традиционная и церковно-религиозная — прошли путь от открытого антагонизма к компромиссу и появлению новых форм взаимодействия. Ни одна из этих культур не смогла окончательно вытеснить другую, показав, что человек — существо противоречивое, ориентирующееся в своих жизненных стратегиях как на мир идеального, так и на мир реального. И эти антиномии отразила в полной мере карнавальная культура эпохи Средневековья.