Статья поступила 31.10.2016 г.
Моисей Самойлович Каган — один самых выдающихся учёных России прошлого века. Он вошёл в историю отечественной науки как крупный и плодовитый автор различных текстов по философии, культурологии, искусствознанию и другим направлениям современных исследований культуры, общества, человека и их истории. В своих работах М. С. Каган неоднократно прибегал к одному и тому же приему: систематизации представлений о том или ином предмете. Собственно, этот прием был его своеобразным методом исследования. Существо этого метода можно описать знаменитым принципом, восходящим к общей теории систем Л. фон Берталанфи: система есть совокупность элементов, упорядоченных таким образом, что все они необходимы и достаточны для ее существования, то есть сохранения и устойчивого взаимодействия со средой [1]. Исходя из этого принципа, М. С. Каган занимался в своих работах и требовал этого от своих учеников построением системных моделей исследуемых объектов, которые оказывались результатом удачно или не очень, то есть строго или не вполне строго, обоснованных принципов описания структуры и элементов соответствующей модели как совокупности агентов, вступающих в отношения необходимости и достаточности для объяснения существования соответствующего объекта как специфически определённого, то есть отличающегося от своей среды (контекста существования). Фактически речь шла о том, чтобы ту или иную совокупность предметов упорядочить за счет их редукции к совокупности более высокого онтологического уровня или к логической структуре контрарных и контрадикторных категорий.
Значение этого требования для наук о культуре, обществе, человеке и их истории невозможно переоценить, ибо идеальный тип (термин М. Вебера), каковым является системная модель объекта, — единственный результат социально-гуманитарного и культурологического исследования, который можно обсуждать в ходе научной дискуссии [2]. Никаких верификаций или фальсификаций, проблематичность которых даже в отношении естествознания неоднократно констатировалась в эпистемологии, невозможно даже и близко представить в сфере исторического исследования. Таким образом, результаты исторического обобщения, то есть обобщения, претендующего на открытие каких-то упорядочивающих уникальные события схем, можно обсуждать не только и прежде всего не столько опираясь на факты, сколько на то, какова логика их обобщения, выдерживает ли она системный принцип необходимости и достаточности. Законы природы суть часть самой природы, идеальные типы истории суть часть эпистемологических практик, несмотря на то, что конструктивные компоненты всякого закона природы выявляются так же хорошо, как и некоторые аспекты очевидности тех или иных идеальных типов исторического процесса. В исторической науке применяются не только идеальные типы; так, например, лингвистика со времен Ф. де Соссюра изучает языковые модели порождения речи, которые очень строго верифицируются и фальсифицируются, то есть онтологический статус которых связан с очевидностью их констатации [13]. Порождающая модель, таким образом, оказывается гораздо ближе по своим онтологическим характеристикам к закону природы, чем к идеальному типу, однако такие модели очень плохо выявляются для большинства исторических фактов, поэтому, несмотря на то, что перспективность поиска порождающих моделей невозможно отрицать, в ходе большинства исторических исследований в качестве обобщающих конструкций используются идеальные типы.