Он неуклонно утверждал: «В кино должны быть начало, середина и конец, но не обязательно в таком порядке. Как и в жизни».
Казалось, этому принципу он посвятил все свое творчество, хотя снимал фильмы и так, и не так.
Было три киномастера, больше всех отдавших изображению в кино: Параджанов, Пазолини и он. Кто из них больше сохранил свободы для этого? Каждый не больше или меньше другого.
Он был одним из выразителей французской новой киноволны, которую важнее всех представили Трюффо и он, своими фильмами он неустанно экспериментировал в ней киноязыком. В конце концов это стало его исповедью в волне. Славнее всего в этом он проявил себя в «Китаянке», являющейся вольным обращением к «Бесам» Достоевского, работа представляла маоизм в среде французской молодежи во время разгула «культурной революции» в Китае, что свидетельствует и о том, что его фильмы были всегда в гуще проблем его времени.
Он во всем умел уловить кино, будь то случайно возникшая фраза или переданный кем-то ему разговор, потому что он умел из всего сделать кино, это характерная черта всех его фильмов. Самые загадочные из них — о женщинах. Он мог заинтриговать подобными фильмами, помимо того, что они были о женщинах. Его стиль в этом берет жестким отношением к женщинам, но и так мы симпатизировали им. Не случайно его женщины занимают особый цикл в судьбе женщин вообще. Он любил из фильма в фильм о женщинах изменять их образы, пока не остался ни в чем в долгу перед ними еще сказать. Возглавить такие его фильмы мог бы фильм «Две или три вещи, которые я знаю о ней».
Он оставался смелым новатором даже тогда, когда снимал классическое кино, в чем блещет этим его «Презрение», оно было снято по одноименному роману Моравиа.
Будучи швейцарцем, он творил во Франции. Насколько Франция любила его или насколько он любил Францию? Может быть, это единственный вопрос о нем, на который он не успел ответить своим фильмом. Он собирался посвятить и этому игровой фильм, он должен был называться «Эйфелева башня».