В самом начале октября мы получили известие, что мой уральский дядя умер. Я никогда не видел его. Задолго до моего рождения он в пух и прах разругался с семьей и уехал, сначала на Тикси, зарабатывать, как говорила бабуля, северную длинную деньгу, а после отстроился на Урале, который сначала изъездил поперек и вдоль с бесконечными геологическими экспедициями, да так и остался жить в Свердловске. Писем, открыток родным он не писал, и кое-какие скудные известия о его жизни мы получали от знакомых, обычно бывающих на Урале проездом. Так мы узнали, что был дядя Слава несколько раз как бы женат, но из-за того, что женщины не желали от него детей, вскоре он или сам сбегал от них в очередной поход, или, обыкновенно, после бессмысленных, беспробудных разговоров о потомстве, синел лицом и выставлял любовниц вместе с барахлом на улицу. Так же, слухами, мы услышали, что дядя Слава умер. Не менее случайно выяснилось, что покойный оставил после себя какое-то наследство, некоторые даже шептали, что вполне приличное. Но самым невероятным получилось то, что дядя все состояние завещал мне. Не знаю, что повлияло на его решение, может быть, то, что мама после моего рождения долго не раздумывала над именем сына и нарекла как брата, Вячеславом. Может, оттого, что один я время от времени пытался связаться с ним и в телеграммах до востребования звал его обратно в столицу. А скорее всего, просто некому ему было обронить после себя память, и он вспомнил о племяннике. Как бы то ни было, вскоре я купил железнодорожный билет до Екатеринбурга на пятнадцатое число, купе.
Состав уходил достаточно поздно, и, как я ни уговаривал жену, Ната все-таки поехала меня провожать. Перрон был почти пустой. Около вагонов, дрожа руками в промасленных карманах форменных пальто, зевали вечно потрепанные проводники. Пассажиры беломорно тягуче, еле-еле тлея, проходили к своим купе, но не заходили вовнутрь, закуривали и сразу после первой затяжки вдруг отчего-то начинали прятать от всех глаза, словно бы им неожиданно становилось стыдно. У моего четырнадцатого вагона все было иначе: рябая компания провожала паренька в камуфляже с погонами сержанта, видимо отпускника, она сосала коньяк из горлышка, пустомелила непристойностями и одаривала порожних, а потому злых и хамливых носильщиков плитками горького шоколада. К счастью, невидимо мы прошмыгнули мимо них, в пустом, закормленном запахом горелого угля коридоре тепло и коротко соприкоснулись с женой губами — попрощались. Нате сразу идти домой не хотелось. На улице она встала возле окошка и медленно начала гладить мои холодные, мутные, стеклянные края своими маленькими ладошками. Вдруг один из рябых разглядел ее. Перебирая расплавившийся какао в ладонях, он что-то прошипел, вытянул шею, расправил руки и по-гусиному прыгнул к ней…