Вызовы модернизма
Кажется, нас касается «слабая мессианская сила» модернистских утопий. Кажется, в гуманитарное мышление возвращаются Большие вопросы. «Для чего всё»? «Что впереди»? «Куда течет «жидкая современность»?
Стратегическую новизну 16-й по счету музейной биеннале сообщает гравитация большой цели. Философ Владимир Бибихин повторял за Аристотелем: «Материя возникает от притяжения цели. Всякое возникновение тянется к бытию».
Век модерна в разных вариациях — от религиозных до коммунистических утопий — заново открыл «принцип надежды», который сформулировал левый мыслитель Эрнст Блох, продумывая линию связи времен, исходя из возможностей будущего.
Не менее оптимистичная утопия русского космиста Николая Федорова опиралась на развертывание «Проекта общего дела», корнями уходящего в таинство христианства. Радикальный мечтатель заявлял: «Литургия (буквально «общее дело») должна перейти из храмов в дома».
Его духовный ученик художник Василий Чекрыгин обращался к революционному миру с манифестом «Собора воскрешающего музея»: «Наше дело — чистое воссоздавание совершенными искусствами. Дело искусств — построить ясные тела Отцов и создать единый дом в живой архитектуре, не знающей глуби потопляющей, верха и низа. Истинное дело наше — построить небо».
В контексте нашего рискованного предприятия очень кстати замечание поэта и эссеиста Ольги Седаковой, вспоминающей выражение Данте «мудрость надежды». Она подчеркивает: это не психология, а онтология. Т. е. надежда — это еще и дело мысли, мысль в действии. «Дантовская надежда всегда обитает не в чувстве, а в духе, уме <…>, и представляет собой некое новое знание — или новое расположение разума и познания, intelligenza nova, обладающее антигравитационной силой…».
А трагический лирик Пауль Целан, «последний поэт века» модернизма (по Алену Бадью), в итоге («после Освенцима») пришел к выводу, что писать стихи нужно «в свете утопии» — «…в свете взыскания невозможного, в свете невозможности для человека жить иначе, чем в горизонте невероятного» (Ольга Седакова).