Статья поступила 19.02.2020
Казалось бы, все уже о повествовании известно, но чем больше о чем-то известно, тем меньше о том известно.
Эти вещи созданы по законам повествования, хотя и дают повод к дополнительным обозначениям, что, если хорошо подумать, приводит данный метод к философской эсcеистичности. Во всяком случае, последнее не стирает дух повествования оттуда, чтобы им определиться из представленного в чем-то одном: метафоричных картинах в повествовании, чему в не малой степени способствует и эссеистичность в них. Труднее всего из всех имеющихся произведений в прозе поддается определению жанра «Хазарский словарь» Павича. Его революционность в письме состоялась и из этого, хотя сам автор не мог не знать жанровую особенность произведения, творя его, однако лучше всего, если автор молчит об этом, ибо чем больше загадочности у произведения, тем больше способов раскрыть его. Когда жанровость не одна, как в случае с Павичем, надо без оглядки в определении жанра отдавать, одна из задач произведения — оставлять тайну вокруг того, как удалось повествование, иначе произведение без него еще не закончено. Так и здесь чем отдавать, ибо и в этом первым делом повествование возникает, вообразится, к чему ближе всего ему быть, будто представленное тоже из непознаваемости в виде. Рисунок создать тайну из последнего многообразен, он из реалистического, магического, мистического, фантасмагоричного, сюрреалистического, из модернистского, из абсурдного, трагикомедийного, драматического и мало еще из чего. Такое достигалось, придумав якобы случай из жизни или творчества того или иного субъекта, создавая вокруг него повествование о нем в миниатюре, где выражалась бы главная особенность из него или заключалось что-то важное раскрыться в нем, а сила миниатюры в том, что ею можно передать все кратко и сполна, поскольку ею можно рассказать любые состояния из истории, политики, жизни… и оригинально объяснить их, как, допустим, в моем Столыпине. Такие картины будут настолько точны, насколько любопытно изобретены, что, скажем, в случае с «Грейвсом в Трое» о Борхесе или в «Без эротики ничего не полно» о Пазолини.