Статья поступила 30.06.2020
Александр Люсый — известный исследователь в области гуманитарных наук, филолог, культуролог, литературный критик, философ, автор девяти книг, сотен статей и рецензий, член Союза российских писателей [5], Международной федерации журналистов, лауреат нескольких литературных конкурсов и премий [4, с. 210]. В должности профессора А.П. Люсый преподает в Институте кино и телевидения (ГИТР), и его новая книга «Русская литература как система локальных текстов» [3] представлена как учебное пособие для студентов, аспирантов и преподавателей гуманитарных факультетов. Однако для читателей его книги будет очевидно, что прикладной функционал не снижает высокого теоретического уровня книги, а как бы подчеркивает доступность изложения и востребованность в современной науке. Эта востребованность обусловлена тем, что книга А.П. Люсого посвящена анализу «культурных текстов» в постсемиотической перспективе, которую сам автор называет «посттопоровская перспектива», как бы подчеркивая, что исходной точкой его исследования является концепция русского и советского теоретика В.Н. Топорова, одного из основателей московско-тартуской семиотической школы, создателя концепта «петербургский текст» [6].
Напомню, что концепт «петербургский текст», сформулированный В. Топоровым, был введен в гуманитарный дискурс как семиотическая модель, целостное «мифопорождающее устройство», которое генерирует экзистенциальные смыслы, символы, знаки и идентичности. Согласно Топорову, ядро «петербургского текста» составляют произведения А.С. Пушкина («Медный всадник», «Пиковая дама»), Н.В. Гоголя («Петербургские повести»), Ф.М. Достоевского («Бедные люди», «Преступление и наказание», «Идиот», «Подросток»), А.А. Блока и др. Из литературных сюжетов я вижу возможным выделить несколько наиболее характерных для «петербургского текста»: апокалиптический мотив города, построенного на границе культуры и цивилизации; миф о Петре, создателе города и империи; мотив богоборчества и тирании власти (пушкинский Евгений в «Медном всаднике»); мотив феникса (смерть и возрождение города); мотив безумия («Записки сумасшедшего» Гоголя); мотив призрачного и «коварного» города («Невский проспект» Гоголя); мотив противопоставления Петербурга и Москвы; мотив петербургской «машинерии» («Нос» Гоголя) и др. Эти мотивы, повторяясь и трансформируясь в разных произведениях, образуют своего рода «сверхтекст» и «миромоделирующее устройство», которое производит новые образы и смыслы «петербургского мифа» как символа империи, как модели глубинного самосознания и культурного самоописания.