Баба Надя под старость стала как Юлий Цезарь: в голове одно, руки делают другое, разговаривает о третьем, ноги в этот момент несут ее куда-нибудь, о чем голова начинает думать в последнюю очередь... после паузы в словах и фразы: «О чем это я?». И главное, что в процессе всего этого оживления жизни у нее решается основная, главная задача — как из ничего сделать в семье каждому все!
Невнятно бормоча под нос, она порывисто схватила с вешалки авоську, накинула на голову легкий платок и, часто семеня, поплыла к лифту.
Не успела выйти к дверям, как кабина вдруг сама открылась. Это был тот самый лифт, который всю последнюю неделю стоял сломанный! И до этого неделю был сломанный. И до этого его целый год отремонтировать не могли, все чего-то «мо-дерни-зи...» тьфу, слово нечистое! А тут сам... открылся! Баба Надя посмотрела вокруг, пробормотала:
— Никого. Чёй-та, из-за мя отрылся што ли?!
Перекрестилась и взглянула внутрь кабины с подозрением. Лифт был пуст. Но самое страшное — он был чист, он сиял новизной, окрашенной в розовое, словно рот, готовый заглотить с потрохами и не подавиться.
Баба Надя отшатнулась и на цыпочках двинулась к лестнице. Лифт закрылся. Шаг, другой, взгляд вниз. Да... На лестницу было не прорваться. Все, жившее хламом: в лифте, вокруг лифта, выше лифта и ниже лифта, все было теперь на лестнице.
— Боже, — взмолилась Баба Надя и перекрестилась, — помоги, прости и помилуй, да не введи во иску...
Вдруг рядом что-то щелкнуло, и послышался сверху басовитый протяжный глас:
— Пошто-о ты, раба Божия, всуе поминаешь Господа своего?!
Бабка вздрогнула. Непонятно откуда она услышала утробный звук, затряслась сетка лифтовой шахты, и вдруг раздалось раскатистым басом, разлетаясь на все пролеты этажей неудержимым мистическим хохотом, которое эхо подхватило и понесло по всему дому. Все снова затряслось. Баба Надя крякнула, да и стала оседать, пока не завалилась на пол.
Сверху из шахты зашумело, задвигалось, посыпались пыль и мусор, послышался голос: