По радиосвязи в «Нью-Йорк таймс»
МОСКВА, четверг, 3 мая — Новость о падении Берлина была встречена в столице с бурным ликованием, хотя ее ждали буквально каждый час в течение нескольких дней.
Именно приказ маршала Сталина, официально объявивший о взятии нацистской столицы, по-настоящему взбудоражил народ.
Поэтическая справедливость ситуации заключается в том, что среди советских офицеров, особо отмеченных в приказе Сталина за участие во взятии Берлина, был и его сын, полковник Василий Сталин, который в качестве летчика ВВС РККА участвовал в разрушении города с воздуха.
Несмотря на то что эта новость взбудоражила и без того ликующую столицу Советского Союза, где завершалось двухдневное празднование Первого мая, следует отменить, что по случаю взятия Берлина был дан более чем обычный салют в честь победы над врагом или освобождения дружественной столицы: 324 орудия произвели по двадцать четыре залпа.
И все же никогда еще крупнейший советский салют не встречали с таким восторгом. На улицах и площадях в самом центре столицы кричащие москвичи, обычно сдержанные даже при самых радостных новостях, подбрасывали в воздух шапки, в то время как мощные синие прожекторы освещали величественные башни Кремля.
Берлин, павший под неустанным натиском русских, стал больше походить на пепелище, чем на город, который фюрер мечтал сделать мировым центром. Более двух лет массированных бомбардировок союзными войсками, в результате которых на широких проспектах образовались огромные пропасти диаметром в сто ярдов, и шестнадцать дней обстрелов русскими — сражение началось с плацдарма к западу от Кестрина 17 апреля, — а также двенадцать ужасающих дней уличных боев превратили Берлин в руины.
Это была отчаянная битва, и не последнюю роль в ней сыграла ужасная темная подземная война в берлинском метро и в канализации, где нацисты то и дело пытались прорваться в тыл советским войскам и где специальные отряды советских саперов в черных прорезиненных плащах ползли за ними с гранатами, пулеметами, автоматами, небольшими полевыми орудиями и даже фонарями, твердо решив, что никто не должен спастись.