Знакомясь с живописными работами Игоря Панова, мы вновь убеждаемся в высоком содержательном потенциале реализма как особой формы познания жизни и утверждения ее непреходящих ценностей. На протяжении всего двадцатого столетия реализм позволял поддерживать в искусстве необходимую меру «человеческого измерения», с которым соотносили свои поиски в том числе приверженцы направлений, имеющих совершенно иной вектор исканий. В послевоенное время в отечественной станковой живописи оформилась особая, монументальная линия ее развития, которая не раз убедительно доказывала актуальность картины (в первую очередь тематической) в ту пору, когда ее возможности в плане адекватного отражения проблем современности порой ставились под сомнение. Пожалуй, Игорь Панов в своем творчестве продолжает то направление, которое связано с именами Ефрема Зверькова, Валентина Сидорова, Дмитрия Жилинского, Андрея Мыльникова. В своих работах они переводили внимательное изучение и достоверную передачу зримого мира на новый уровень, где автор, не поступаясь этой достоверностью, наделяет изображение качеством развернутой и емкой, как правило, немногословной пластической метафоры. Эта линия связана, в первую очередь, с акцентированием приема монументализации и поиском потаенных декоративных качеств, заключенных в самой натуре, которые позволяют художнику выстроить свою картину мира, его целостный содержательный образ, через который он доверительно делится с нами своими сокровенными чувствами и размышлениями.
Быть может, не случайно столь важное место в сюжетных работах Игоря Панова принадлежит изображению природы, а точнее, пространства, в котором и которым живут его юные герои. Художник, кажется, сознательно высветляет палитру, избегая звучных цветовых акцентов или чересчур активных контрастов. Это позволяет воссоздать ощущение обширного пространства, наполненного светом и теплым летним воздухом, и одновременно сохранить ведущую роль четкого силуэтного рисунка, выделяющего фигуру на фоне неба, лесной чащи или широкой глади реки в час заката. Даже в мерности пауз между фигурами и в уплощенности пространства, усиливающей ощущение монументальности образа, ощутима вполне пластическая ясность и торжественная стать античных рельефов. Быть может, античность как золотое детство человечества находится для автора в неком резонансе с безмятежной порой детства, которая в каждом из нас оставляет самые светлые воспоминания. И свет этот в полотнах художника порой и в самом деле становится различимым, зримым. Он может быть ярким, интенсивным, как бы воплощающим в себе энергию, интенсивное переживание жизни в пору юности («Летние дни. Тарзанка») — или, напротив, мягким, приглушенным, словно флер времени, как в изображении мужчины и ребенка, которые любуются первым снегом. А в таких работах, как «Полеты перед сном», «Володя» или «Угомонилась» мастер показывает привычные жанровые сценки как столь необходимые остановки на большом пути человека не просто крупным планом, но будто через увеличительное стекло.