Статья поступила 23.05.2016 г.
Нам предстоит иметь дело с российским видом культурной памяти. Именно в ней запечатлен советский социальный порядок. Он выражается в идеализированной картинке прошлого, сочиненной сегодня. Такого рода коллективная память поддерживается масс-медиа, воспроизводится в сети [7. С. 210–223]. Именно эта самая память является тем культурным фоном, к которому апеллируют люди в своих поступках. Фон настоящий — он обладает реальностью, определяет и направляет наши действия. Но его наполнение совершенно пустое, призрачное. Зададимся вопросом: как такое возможно? Можно предположить, что речь идет о ситуации очень сильной коллективной культурной травмы в результате стремительного распада тех институтов, к которым люди адаптировались, привыкли, сумели одомашнить. Так, советские граждане сделали официальные праздники (8 Марта, 7 Ноября, 1 Мая) своими родными, наполнив их личностными символами и практиками. В результате разрыва исторической преемственности возникла ситуация частичной амнезии.
Повседневные действия, ориентированные на реализацию прежних ценностей в новой культурной ситуации, будем называть фоновыми практиками. Кратко сформулируем суть теории практик как таковой. Далее интерпретируем категорию фона, общую для повседневных практик.
С точки зрения американского антрополога Шерри Ортнер, начиная с 1980-х гг., понятие «практика» стало центральным ориентиром антропологических исследований [8. С. 126–166]. Практика — человеческая деятельность, осмысленная, творческая, преобразующая. Но на языке концепции жизненного мира она не более чем сумма поведенческих актов.
Можно говорить о существовании некого фона, стоящего за действиями людей. Фон — это жизненный мир, представленный в нашем коллективном сознании. Фон немыслим без коллективного сознания и практик. Г. Гарфинкель пишет о «практических-действиях-в-контексте», имея в виду практики, контекстуализированные другими практиками (например, практиками интерпретации): «Тот факт, что каждый человек ощущает этот фон, вполне очевиден, и в то же время всякий испытывает большие затруднения, если его попросят рассказать точно, в чем эти ожидания состоят. Когда человека спрашивают об этом, он может рассказать очень немногое или не может рассказать вообще ничего» [2. С. 43].