Осмысление Достоевским миссии России и ее отношения к Европе

Я давно хотел прочесть «Дневники писателя» Достоевского, но реально сделал это только в год, отмеченный непростой годовщиной — столетием Октябрьской революции. Вероятно, именно это событие, о смысле которого много спорят, определила мой подход к чтению «Дневников писателя». Чтобы пояснить, начну с указанного спора. Обозначу противоположные точки зрения. Например, Юрий Пивоваров считает, что революция семнадцатого года была для России настоящей катастрофой, из которой страна до сих пор не может выбраться, он пишет, что «большевистская революция продолжается» [10]. Напротив, Александр Зиновьев высоко оценивал Октябрьскую революцию и вытекающий из нее коммунизм. «Коммунистический строй в России, — пишет он, — не изжил себя, он был молодой, только начал взрослеть, и его убили. Искусственно разрушили. Я как социолог утверждаю, что по уровню социальной организации он выше всего того, что есть на Западе… с разгромом русского коммунизма Россия навечно утратила перспективу стать великой, ведущей державой. Я думаю, что советский период был вершиной русской истории, и на такую высоту Россия больше не поднимется» [10, c. 323].

Кстати, в «Дневниках писателя» за 1880 год Достоевский предсказывает, что именно Россия укажет правильный путь Европе, что русская православная культура выше всего, что есть на западе. «Главное, — пишет Достоевский, поясняя свою речь о Пушкине, — я обозначил то, что стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, в основании своем, но и народно, совпадало вполне со стремлениями самого духа народного, а в конце концов, бесспорно имеет и высшую цель… И не надо, не надо возмущаться сказанным мною, “что нищая земля наша, может быть, в конце концов, скажет новое слово миру”. Смешно тоже и уверять, что прежде чем сказать новое слово миру, “надобно нам самим развиться экономически, научно и гражданственно, и тогда только мечтать о ‘новых словах’ таким совершенным (будто бы) организмам, как народы Европы”. Я именно напираю в моей речи, что и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия. Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь нравственная черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что ее нет в народе русском?... Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все восемьдесят миллионов ее населения представляют собою такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть, а, стало быть, уже по сему одному нельзя сказать, что наша земля неурядна, даже в строгом смысле нельзя сказать, что и нищая. Напротив, в Европе, в этой Европе, где накоплено столько богатств, все гражданское основание всех европейских наций — все подкопано и, может быть, завтра же рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханно новое, ни на что прежнее не похожее. И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо «в один миг исчезнет и богатство» …неужели все-таки мы и тут должны рабски скопировать это европейское устройство (которое завтра же в Европе рухнет)? Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно обезличенно, лакейски подражая Европе?» [6, c. 416–420].