И я услышал, уже не дыша,
Как покидает тело душа –
Птицей свободной в небо взлетает,
Но об этом уже никто не узнает.
С сочувствием и заботой смотрим мы, когда плачет ребёнок, с болью и растерянностью, когда — женщина, с тревогой и сочувствием, когда плачет старушка. Но тяжелее всего смотреть, когда плачет большой и сильный мужчина. Тяжелее потому, что мужчина плачет не от боли или обиды, а от бессилия, когда всё, что он знает, умеет и готов вынести, вытерпеть и сделать, не может изменить ситуацию. Мучительно смотреть, как отворачиваясь, он неумело прячет трудные, не снимающие душевной боли, слёзы. Мучительно понимать, что помочь ему нельзя, да он этого и не просит. Понимать, что рвётся наружу, требует выхода застарелое чувство вины за собственное бессилие в какой-то критический момент его жизни в прошлом, но никогда не покинет память совсем и останется в душе раной, не затянувшейся навсегда.
Переводчик
— Шшш-шух, шшш-шух… При каждом шаге нога в тяжёлом альпинистском ботинке сначала разбрасывает уже разрыхлённый впереди идущими верхний слой свежевыпавшего снега. Потом с хрустом продавливает плотные нижние слои, что выпали в прошлом году и в позапрошлом, а может, и раньше. Снег на этой высоте не тает. Самый нижний слой продавливается на глубину до колена и цепко держит ботинок. Приходится выдирать его с усилием — и так каждый шаг. Песню бы, под неё легче шагать. А какие я помню песни? Нет, под такой шаг на три такта мне песни не найти. Такой сложный шаг бывает только в горах.
Какие хорошие песни я помню о горах? Только Высоцкого, но там дружба, камни и лавины, под это не пошагаешь. Лавина. Интересно, как она выглядит, и какой звук издают тысячи тонн снега, когда несутся с гор в долину, — шуршат, гремят или низко гудят? В кино это всегда происходит без звука. Должно быть, грандиозное и страшное в своей неотвратимости зрелище. От этой мысли мне становится зябко и холодно.