«Кто ищет — вынужден блуждать».
И. В. Гете
Необходим внутренний ресурс, чтобы что-то делать с собой, и с миром, и с вдруг открывающейся идеей многомирия. Наш мир, согласно многим религиозным и философским воззрениям, — то ли театр, то ли сон, то ли иллюзия. Идея множественности миров в буддизме, например, предполагает, что человек должен пробудиться от инфернальности этого, реального мира, которому искренне в своей обыденной практике может доверять. Или уже не доверять, примером чему — опыт мысли Платона, а затем Декарта. Весьма странно говорить о смыслах, исходя из идеи многомирия и иллюзорности реальности.
Уникальна, уже хотя бы по этой причине, любовь философии к теме смысла, преподносящей в своем рационалистическом порыве смысл, как что-то настоящее и подлинное на фоне бесмыссленности. С поиска структуры, по аналогии с которой можно было бы обнаружить себя подлинным, возникает первое философское учение о Бытии. Именно с обращенности к онтологии и началось путешествие человечества к смыслам. Но тема настолько тонка, что легко впасть то ли в пафос, то ли в фальшь, что одно и то же и не согласуется с великой задачей ищущего.
В ХХ в. Хайдеггер, точно мантру, будет повторять в разные периоды своей жизни и философской заинтересованности — Бытие, Бытие, Бытие… Смерть. Именно он высказал невозможность для человека избежать встречи со своей собственной предельностью. Значит, тема смысла сообразуется с чем-то предельным. С предельностью жизни. То, с чем обыденное сознание не намерено мириться, выдавая то отчаяние, то тревогу, безразличие или же, напротив, бешенный активизм, внешнюю деятельную жизнь, желание обуздать время, перманентное «омолаживание», попытки договориться с судьбой или обстоятельствами. Но боги Олимпа, как это уже хорошо понимали греки дохристианской эпохи, равнодушны. Они взирают с усмешкой. С судьбой договориться никому еще не удалось, как, например, героям Софокла или Еврипида. Вечное предупреждение смертным, о том, что они смертны. «Участь человека, — пишет Хайдеггер, — во всех формах ее организации и их снаряжения — настолько вытеснена в сферу махинаций, что больше не достигается метафизическое (а значит, как следствие, — моральное и относящееся к «идеалам» и «ценностям») решение, поскольку оно эту сущность человека в своем пространстве решения уже не может ни догнать, ни вернуть. Новоевропейская сущность человека вошла в тот отрезок своей истории, который настолько отдал эту сущность на произвол сущего, что оставленность Бытием начинает кивать на само Бытие; чем исключительнее он занимается расчетами и действиями, не сознавая и не имея возможности сознавать, что он становится чуждым посреди сущего, где считал себя своим, — что человек мчится к историческому моменту, когда эта чуждость овладеет им, а затем или убьет его своим ужасом, или же повергнет в нужду быть чужаком в жилище богов» [7. C. 91–92].